О джигитах, чадре и дагестанском Робин Гуде

[vc_row][vc_column width=»1/1″][vc_column_text]

Имя генерал-лейтенанта Михаила Кардиналовского внесено в мартиролог «Кто был кто в Первой мировой войне».
Он командовал сводной гренадерской артиллерийской бригадой, был инспектором артиллерии армий Юго-Западного фронта. Погиб 26 января 1917 года на боевом посту.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column width=»1/1″][vc_column_text]До начала войны судьба военного привела его в Дагестан, в столицу области Темир-Хан-Шуру (г. Буйнакск). Его младшая дочь Татьяна, впоследствии ставшая писательницей, оставила нам воспоминания о нравах и облике города начала ХХ века в своей книге «Жизнь тому назад».
«… Весной 1911 года отца перевели на Кавказ, и мы уехали из Москвы в Темир-Хан-Шуру, тогдашнюю столицу Дагестана. Городок этот был совсем небольшой (мне помнится цифра в три тысячи жителей) и находился приблизительно в 45 километрах от Петровска, морского порта, до которого доходили поезда. Чтобы добраться до Темир-Хан-Шуры, приходилось из Петровска ехать на лошадях через крутой горный хребет: эти места описаны в повестях Бестужева-Марлинского. В городе находилась резиденция губернатора и была расквартирована 52-я артиллерийская бригада, командовать которой назначили моего отца. Хотя эта бригада считалась частью русской армии, больше трети ее составляли горцы. Все артиллеристы бригады носили коричневые черкески с золотыми позументами и коричневые башлыки на красной подкладке. Эта форма особенно ловко сидела на горцах. Стройные, с удивительно тонкой талией, они артистически ездили на лошадях, соперничая друг с другом в джигитовке. По царским дням и по церковным праздникам в городе на плацу устраивался военный парад, после которого горцы джигитовали. Это было настоящее театральное представление, на которое собирался весь город и окрестное население из горных аулов. Джигиты проделывали невероятные трюки. Например, на всем скаку всаживали кинжалы в землю по самую рукоятку, а затем поворачивали назад и, мчась с той же бешеной скоростью, свешивались с седел и зубами выхватывали кинжалы из земли. А на вечерах они танцевали лезгинку. Девушки в красивых народных костюмах плавно двигались, едва касаясь пола. Свою легкую чадру, прикрепленную к волосам, они то отводили от лица, то закрывались ею, отворачивая лицо от партнера, а тот носился вокруг девушки, как бы преследуя ее. Это сочетание дикой энергии и страсти с его стороны и робости и грации с ее делали танец удивительно выразительным и красивым. Потом мужчины танцевали отдельно. Их танцы были тоже изумительны по красоте, но меня всякий раз бросало в дрожь, когда танцоры брали кинжалы и, держа их остриями вверх возле самых глаз, начинали бешено кружиться и прыгать.
В Темир-Хан-Шуре было два учебных заведения: мужское реальное училище и женская гимназия. В реальном училище было семь классов, но горцы… никогда не кончали всех семи классов, а только четыре. Дело в том, что после реального училища они все без исключения шли в Елисаветградское кавалерийское училище, а для поступления в него было достаточно четырех классов. При этом на то, чтобы закончить эти четыре класса, у них обычно уходило двенадцать лет: в каждом классе можно было оставаться по три года, что они и делали. Таким образом, к окончанию обучения в реальном им уже было около двадцати лет, и к тому времени они успевали жениться и обзавестись семьей в своих аулах. В женской гимназии, куда поместили нас с сестрой, местные девочки тоже сидели по несколько лет в каждом классе. Большинство выходило замуж очень рано, и до восьмого класса доучивались единицы. По требованию родителей девушки должны были брать с собой в гимназию чадру и закрывать ею лицо, если урок вел преподаватель-мужчина…
…Из моих гимназических одноклассниц я сдружилась только с татаркой Хабирой Табасаранской (кстати, среди русских на Кавказе было принято всех горцев именовать «татарами»). Хабира была из богатой и знатной семьи, и в их доме часто устраивались балы, на которые приглашались и наши гимназистки. Балы происходили в огромном зале с массой окон и зеркал – зеркала были узкие, от пола до потолка, а в простенках между ними стояли кушетки. О богатстве владельцев дома свидетельствовала также просторная уборная с несколькими сиденьями, а вместо туалетной бумаги стояли серебряные кувшины с водой.
… Мама часто брала нас, и мы с нашими денщиками в сопровождении местных проводников отправлялись на длительные прогулки в горы, иногда с ночевкой где-нибудь в сакле, у приятелей наших проводников. Горцы славятся своим гостеприимством, а к нам, как к друзьям проводников, проявляли особые знаки симпатии. Нас неизбежно приглашали разделить с ними их обед или ужин. Вначале мы смущались, так как во всякую еду они клали как приправу особый чеснок – черемшу, с невероятно сильным запахом (этим запахом была пропитана и вся их одежда и жилища). Но когда по совету хозяев мы попробовали немного этой черемши, то удивительным образом мы перестали ощущать ее запах и после этого могли смело есть что угодно. Горные прогулки остались моим самым приятным воспоминанием тех лет. Мы часами карабкались в горы, и на каждом повороте перед нами открывались захватывающие панорамы. Однажды я залезла на скалу и села на самом краю. Я долго так сидела, наслаждаясь видом, как вдруг заметила, что надо мной в небе стал кружиться орел. Он делал медленные круги и с каждым кругом спускался все ниже: явно моя фигура его заинтересовала. Мне стало не по себе: орел был громадный, и я вспомнила рассказы проводников о том, как горные орлы хватают овец и коз. Я встала и поспешила убраться подобру-поздорову. В другой раз мы с денщиками отправились в горы одни, без проводников. Как всегда, сначала ехали на лошадях, потом спешились и пошли пешком. День был чудесный. Мы лазили по горам, открывая все новые красоты. Под вечер, усталые, мы начали искать место для ночевки. Мама увидела ложбину в уютном, защищенном от ветра месте под скалой. Мы решили там расположиться на ночь и уже начали распаковывать палатку и спальные мешки, как вдруг услышали голос: «Что вы делаете?» – и увидели приближающуюся к нам фигуру. Это оказался горец-охотник. Он случайно нас увидел и поспешил нам сказать, что накануне в этой самой ложбине он видел медведицу с медвежонком – она там ночевала и, вероятно, захочет сюда вернуться. Мы немедленно свернули все наши вещи и последовали за охотником в более безопасное место.
Отношения между русскими и местным населением Темир-Хан-Шуры были более или менее дружелюбными, что не мешало, однако, вспышкам вражды возникать по малейшему поводу. Так, например, русские солдаты часто потешались таким образом: подзовут к себе горского мальчика и дадут ему угощение, тот съест, а они ему тогда говорят: «А это была свинина». Малыш в отчаянии падает на землю, корчась и крича от сознания совершенного греха, а солдаты хохочут. Тут, конечно, сбегаются горцы, родственники мальчика, хватаются за кинжалы, и начинается потасовка. Бывали и случаи убийств, когда горцы, ученики реального училища, получив плохую отметку, убивали учителей.
…В 1910–1911 годах происходила настоящая война, связанная с именем Зелим-Хана, разбойника в глазах русских и героя-патриота в глазах горцев… Для борьбы с этим кавказским Робин Гудом был создан специальный кавалерийский отряд, в который, кроме русских солдат, входило также немало горцев – личных врагов Зелим-Хана или его приближенных. Зелим-Хан был неуловим. Отец рассказывал – не без восхищения – как, бывало, за Зелим-Ханом мчится погоня прямо по пятам. Он влетает в аул и приказывает своему отряду броситься врассыпную, а сам продолжает скакать на виду у русских. Те, конечно, скачут за ним – и вдруг Зелим-Хан исчезает, как сквозь землю проваливается, и все поиски его оказываются тщетными. Особенно прославился Зелим-Хан в одном эпизоде, в котором проявились его смелость, находчивость и остроумие. В тот раз русские загнали его в ущелье. Зелим-Хан на своем коне очутился на узкой тропинке, такой узкой, что разминуться на ней было невозможно: обычно горцы, въезжая на нее, стреляли, давая сигнал встречному, чтобы тот подождал. Русские расположились в обоих концах тропинки. Офицер русского отряда, в полной уверенности, что теперь-то Зелим-Хану не уйти, послал к нему парламентера с запиской: «Сдавайся, Зелим-Хан! Ты у меня в кармане». Тот отказался сдаться. Приближалась ночь, и русские расположились на ночлег, зная, что у Зелим-Хана нет возможности спастись. Под утро они вдруг услышали шум: Зелим-Хан на своем коне прыгнул в ущелье! Русские оторопели: даже от Зелим-Хана, с его невероятной храбростью и ловкостью, они этого не ожидали. Оба отряда покинули свои посты и устремились вниз в ущелье ловить храбреца. А Зелим-Хан тем временем преспокойно вышел по тропинке и скрылся: оказалось, что он столкнул в пропасть своего верного любимого коня, пожертвовав им для спасения своей жизни. На другой день русский офицер получил от Зелим-Хана записку: «Князь! А карман у тебя дырявый». …Погиб Зелим-Хан из-за женщины: она выдала его из ревности (правы французы, говоря «chercher la femme»). Когда русские окружили саклю, где был Зелим-Хан, он долго отстреливался, но наконец замолк. Солдаты ждали. Дверь сакли медленно распахнулась, и Зелим-Хан появился на пороге. Солдаты подумали, что у него кончились патроны, но не решались к нему приблизиться, боясь подвоха. И не напрасно: Зелим-Хан дал по врагам еще несколько залпов и, наконец, рухнул на землю бездыханный. Тогда солдаты подошли к нему и поразились, как он мог держаться на ногах и отстреливаться: все его тело было пробито пулями.
…Отец оставался на Кавказе до самой войны четырнадцатого года и уехал оттуда уже прямо на фронт».[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row]