«…Един на всю Россию»

О дербентском периоде известного русского писателя и декабриста А. А. Бестужева–Марлинского

Александр Александрович Бестужев-­Марлинский (1797–1837) – известный русский писатель и декабрист – происходил из семьи обедневшего дворянина А. Ф. Бестужева, известного своими радикальными взглядами, смелого проповедника идей просвещения и гражданского равенства. Не удивительно, что пятеро его сыновей – Николай, Александр, Михаил, Петр и Павел – стали декабристами.
Александр Бестужев был отдан на учение в Горный корпус, учился хорошо, но возненавидел математику и вскоре поступил юнкером в лейб­гвардии Драгунский полк, стоявший в Марли, близ Петергофа (отсюда и псевдоним «Марлинский»). Спустя год, в 1818 году Бестужев­-Марлинский был произведен в корнеты и назначен адъютантом к главноуправляющему путями сообщений генералу Бетанкуру, a после – к герцогу Вюртембергскому. В 1824 г. Марлинский сходится с Рылеевым и вместе с ним издает знаменитый альманах «Полярная Звезда». Перед молодым человеком открывалась блестящая служебная, светская и литературная карьера, но дружеские связи вовлекли его в заговор, разрешившийся 14 декабря 1825 г. открытым восстанием на Сенатской площади.
Как и другие руководители восстания, Бестужев­-Марлинский был приговорен к смертной казни, замененной по конфирмации 20-тилетней каторгой (срок был сокращен до 15 лет) и поселением в Якутске. Отсюда, в 1829 году, спустя 21 месяц ссылки, Бестужев по его личному прошению будет переведен рядовым на Кавказ, в действующую армию (с особым указанием императора не повышать его в чине независимо от боевых заслуг). Наместник Кавказа И. Ф. Паскевич, который в 1827 был назначен вместо
А. П. Ермолова (замеченного в симпатиях к декабристам и уволенного в отставку), определил его в 14-­й егерский полк, квартировавший в Тифлисе.
Переезд из сонного Якутска на романтический Кавказ закончился для декабриста скорой высылкой в дербентскую крепость. Еще в Тифлисе было ясно: в Дербенте Бестужева ожидало беспросветное прозябание в качестве гарнизонного солдата. О причинах такого неожиданного поворота судьбы Бестужев с досадой писал в Москву своим друзьям, братьям Ксенофонту и Николаю Полевым: «….Паскевич сыграл со мною шутку, заставив больного, с постели, зимой, без теплой одежды (ибо все мои пожитки оставались в штаб-­квартире полка), без копейки денег ехать верхом сюда из Тифлиса. Это было, не говорю жестоко, но бесчеловечно. И за что же?.. Г-­ну Стрекалову сказали, что я удачно волочусь за одной дамой, которой он неудачно строил куры – и вот зерно преследований».
Новое место жительства Бестужеву сначала пришлось не по душе. В письме к своему приятелю доктору Эрману он так делится первыми впечатлениями: «…Теперь я живу, то есть дышу в Дербенте, городе с историческим именем… Здесь Кавказ, рассыпавшись холмами, исчезает в волнах Каспия… Улицы так узки, что иной буйвол чертит рогами узоры по обеим стенам…».
Бестужеву предстоит прожить в Дербенте больше трех лет, с 1830-­го по 1834-­й. Об этом периоде Бестужева­Марлинского спустя чуть более полувека, в 1897 г. известный историк кавказских войн генерал В. А. Потто напишет: «…Тяжелая однообразная служба в гарнизоне с ружьем в руках и с ранцем за спиною, он целые часы проводит в утомительных строевых занятиях, назначается в караулы или держит секреты. Среди такой обстановки Бестужев, человек с высоким образованием, страдал физически и нравственно. Он попал под начальство грубого и жестокого командира, одного из тех выслужившихся солдат, которых в армии называют Бурбонами… Но и в Дербенте находились люди, которые умели ценить великий талант писателя, и для Бестужева нашелся уголок, где он отдыхал душою. Это было семейство тамошнего коменданта Ф. А. Шнитникова».
Казарменное положение тяготило Бестужева. Он обратился к командиру батальона с просьбой разрешить ему жить на квартире – в Кавказском корпусе разжалованным офицерам допускались подобные вольности. Очень скоро Бестужев снял комнату неподалеку от цитадели, в двухэтажном доме «татарина Ферзали». Комната плохо протапливалась. «Мороз у нас сильный и, вообразите, что у меня мерзнут руки на письме – так холодна моя хата, хотя дров жгу без милости», – писал он несколько месяцев спустя братьям Полевым в Москву. Зато являться в казарму вовремя ему не составляло никакого труда.
Боевых действий в Дербенте, увы, не предвиделось. Выявить себя в бою, чтобы восстановить свое имя, пока не представлялось возможным. Единственной надеждой на перемену в его мучительном положении бесправного ссыльного оставалась литература.
С 1830 года Бестужев получает возможность вернуться к литературному труду. Публикации в столичных изданиях последуют одна за другой, подписанные псевдонимом Марлинский или инициалами А. М., А. Б. – с пометкой «Дагестан», так как имя Бестужева в 30-­х годах было под запретом. Этими произведениями Бестужев-­Марлинский в короткое время приобрел себе огромную известность и популярность у читающей публики. И. С. Тургенев вспоминал, что Бестужев-­Марлинский «гремел как никто – и Пушкин, по понятию тогдашней молодежи, не мог идти в сравнение с ним». А горячие поклонники творчества Марлинского, издатели журнала «Московский телеграф» братья Полевые называли Марлинского русским Гюго и Гофманом, отзываясь о нем как о счастливом опасном сопернике Ф. Купера. Его «Аммалат ­Беком» зачитывалась вся Россия. О стихах из «Аммалат-­Бека» Белинский говорил, что «…и Пушкин не постыдился бы их назвать своими». Бестужев написал много очерков и рассказов из жизни Дагестана – «Шах Гусейн», «Кавказская стена», «Прощание с Каспием», «Письма из Дагестана» и др. В них и по настоящее время представлен интереснейший исторический и этнографический материал. А в январе
1833 г. в Петербурге выйдет долгожданный пятитомник его повестей, очерков и рассказов «Русские повести и рассказы». Собрание сочинений включало в себя произведения, написанные еще в Петербурге и подписанные фамилией Бестужев, и новые, кавказские вещи, которые ему пришлось подписать псевдонимом Марлинский. На титуле томов не значилось ни фамилии, ни псевдонима автора.
Занятие литературой приносит Бестужеву неплохие доходы, если не сказать – очень хорошие. Известный столичный книгоиздатель А. Смирдин предлагает ему 300 р. за лист, но Бестужев настаивает на 500. Он даже не скрывает своего недовольства – Смирдин платит ему 5 тысяч в год за
12 листов, в то время как Пушкину в то же время платил «по червонцу за каждую строчку стихов, а за помещенное в «Библиотеке для Чтения» в 1834 г. стихотворение «Гусар» заплатил 1 200 рублей».
На первый взгляд, служилось рядовому Бестужеву в Дербенте довольно сносно. Свой досуг Александр Александрович проводил у Шнитниковых, у «премилого и преумного семейства», как писал он брату Павлу. Шнитниковы стали Бестужеву как родные. С ними можно было говорить о литературе, о том, что вот «насилу дочел 4-­ю песнь Дантова «Paradiso» и отчего у Данта «так пышен ад мучениями и так скучен рай иносказаниями», о том, как чуден Гюго, что он «на плечах своих выносит в гору всю французскую словесность и топчет в грязь все остальное и всех нас, писак», о Бальзаке, о романтизме…
Находясь в Дербенте, Бестужев оставался в курсе всех происходящих событий и в свете, и литературе. Он читал столичные газеты, держал обширную корреспонденцию, но ему хотелось побольше знать обо всем, о том, как движется российская словесность. «Сюда же долетают только блестки, падающие с платья новой литературы», – жаловался он Полевым. Когда же до него дошли слухи о том, что А. Пушкин, его старинный знакомец и любимый поэт, «огончарован» и собирается жениться, он с тревогой писал матери в Петербург: «Он вовсе перестанет петь, если это правда». «Скажите ему от меня, – писал он Н. А. Полевому, – ты надежда Руси, не измени ей, не измени своему веку, не топи в луже таланта своего, не спи на лаврах»…
В письмах его часто встречаются такие строчки, как «…благодарю за все посылки. Ложки и ноты получил вчерась», «…живу один. Ленюсь… частию виноваты в том и сердечные проказы. Каюсь – и все-­таки ленюсь», «…получил от вас книг и пелеринки для Шнитниковой и помады». А однажды Полевой присылает своему ссыльному другу белую круглую пуховую шляпу, которая по тем временам являлась верным признаком карбонария (члена тайной революционной организации Италии 1830-­х гг., борца за конституционные преобразования)!
А в ноябре 1832 года в Дербент прибыл со своим штабом главнокомандующий всеми войсками Кавказской линии барон Розен, в котором служил младший брат Бестужева, Павел. Встреча с любимым братом доставила Александру Бестужеву большую радость. Они хоть несколько дней пробыли вместе.
Но было и другое. Караулы. Посты. Лазарет. И многочасовые подготовки к смотрам. Невыносимо тяжелая, бессмысленная муштра – эта вытяжка носков, этот гусиный шаг, который приходилось проделывать в полном боевом снаряжении, с тяжелым кремневым ружьем, когда учились держать ногу на весу при тихом шаге. Шнитников, на правах коменданта, иногда вызывал к себе плац­майора Васильева, грубого солдафона, мучившего Бестужева придирками по службе, и говорил ему: «Прошу вас помнить: солдат в батальоне у вас много, а писатель Марлинский – един на всю Россию». Васильев желчно отрезал: «Марлинского у меня по спискам не значится! А солдат Бестужев есть солдат, и только». Шнитников не сдавался: «Верно, что солдат. Но ежели не цените в нем писателя, так имейте хотя бы уважение к бывшему офицеру лейб­гвардии…»
Во время осады Дербента имамом Газимухаммадом рядовой Бестужев первым бросался в огонь (в одном из сражений пуля сбила шапку, в двух местах прошила шинель да насквозь пробила ложе ружья), храбро вступая в «гомеровские» стычки с неприятелем. И когда на батальон 10-­го Грузинского линейного полка прислали два Георгия, солдаты единодушно признали, что один Георгиевский крест бесспорно заслужил рядовой 1-­й роты Бестужев. Офицеры полка присоединились к этой оценке. Бестужев говорил: «Я заслужил этот крест грудью, а не происками». Он уже предвкушал свободу, как неожиданно случилось, как он сам позже об этом напишет – «важное несчастье»…
«…23 февраля 1833 года на квартире рядового Бестужева, в его отсутствие, девушка Ольга Нестерцова, которую он искренне любил, …нечаянным случаем ранила себя из пистолета в правое в плечо… и померла на третий день»,– сообщал в рапорте комендант Дербента майор Шнитников военно­окружному начальнику в Дагестане. Лишь спустя неделю Александр Бестужев будет в состоянии сесть и написать брату о том, что произошло в тот роковой вечер. Начиналось письмо со слов: «Любезный друг и брат Павел! Неумолимая судьба не перестала преследовать: у меня случилось важное несчастье…» Заканчивалось письмо словами «…невинный и несчастный брат твой Александр». Бестужев сделал все, чтобы почтить светлую память Ольги. По его настоянию Олю похоронили на самой верхушке холма, где раскинулось южное христианское кладбище. Он заказал местным каменщикам-­ремесленникам надгробие по собственному эскизу. На плите изображалась роза, которую поражали молнии. Под розой стояло одно слово: «Судьба».
Молва жестоко обвинила Бестужева. Следствие, длившееся в течение трех месяцев, признало Бестужева невиновным.
Гибель девушки стала одной из причин отказа в награждении и производстве в офицеры. Боевые подвиги Бестужева, его безрассудная храбрость и мужество не получили заслуженной награды. Он не скрывал своей искренней досады по этому случаю: «Грусть смертная, – писал он в Тифлис брату. – Когда же я могу вновь заслужить сей крест, трижды заслуженный? Меня лишают средства к отличию и говорят – отличись более. Забросили в гарнизон и, когда необычный случай дал средства оказать храбрость, лишают награды!»
Оставаться в Дербенте после всего этого казалось бессмысленным. Чего он добился за четыре года дербентского прозябания? Утвердился как литератор и талантливый писатель Александр Марлинский? Александр Бестужев продолжал оставаться все тем же разжалованным рядовым полуроты 10­-го Грузинского линейного полка. Бесправным солдатом. Терялась всякая надежда на выслугу, на офицерские погоны, которые могли избавить его от тягостного положения. Он забросал письмами брата Павла, который служил при штабе в Тифлисе, прося его помочь перевестись из Дербента в какой­-либо действующий на кавказской линии полк.
А пока он переменил квартиру. Его новое жилище расположилось в небольшом, в две комнаты, одноэтажном домике у Старой мечети. Все это время он ничего не пишет. Кроме писем. Трагическая гибель Ольги выбила его из колеи. Из письма к Николаю Полевому: «Я очень грустен теперь, очень; я плачу над пером, а я редко плачу! Впрочем, я рад этому: слезы точат и источают тоску, а у меня она жерновом лежала на сердце…»
Ничто не приносило утешения, даже сны. Из письма к Ксенофонту Полевому: «23 ноября 1833. Дербент. Да, в эту ночь я видел себя ребенком, видел отца моего, доброго, благородного, умного отца; видел, будто мы ждем его к обеду от графа Александра Сергеевича Строганова, который бывал именинник в один день с нами… И все заботы хозяйства, раскладка вареньев на блюдечки, раскупорка бочонка с виноградом, и стол, блестящий снегом скатерти, льдом хрусталя, и миндальный пирог с сахарным амуром посредине, и себя в новой курточке, расхаживающего между огромными подсвечниками, в которые ввертывают восковые свечи, – и все это виделось мне точь­ в ­точь как бывало. Но кругом было сумрачно, внутри меня холодно… Я проснулся с досадою…»
15 апреля 1834 года А. Бестужев покинул Дербент. Кавказский ссыльный Я. Костенецкий в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Русская старина», писал: «…когда Бестужев покидал Дербент, все городское население провожало его и верхом, и пешком верст двадцать от города, до самой реки Самура, стреляя по пути из ружей, пуская ракеты, зажигая факелы; музыканты били в бубны и играли на своих инструментах, другие пели, плясали… и вообще вся толпа старалась всячески выразить свое расположение к любимому своему Искендер-­Беку».
P. S. После Дербента А. Бестужев в чине прапорщика продолжил службу на Черноморском побережье Кавказа. Погиб в бою с горцами 7 июня 1837 года на мысе Адлер.